Куда прикатится мир.

[citrum-nobile]

Первым ушел Джоэл – ее первый муж, первый любовник. Долгие годы ее первое всё. Лишь детей у них не было, но, может, оно и к лучшему. Он умер неожиданно: вот он был, смеялся со всеми, и вот его не стало.
Он был еще так молод, 42, и тут – сердце. Предатель! После развода и даже после ее второго замужества они все равно оставались друзьями. У них было так много общего. Он казался ей таким близким и родным. Ее первое всё. И вот, первая близкая смерть.
Следующими ушли родители. Марти и Мари. Угасли один за другим. Возраст, говорили врачи. Сначала мать, а через полгода никогда не понимавший жизни без жены отец. Ощущение незащищенности придавило ее – как будто ты всегда стоял в очереди перед пропастью в никуда, но между тобой и ничем еще было старшее поколение, родители. А когда их не становится – то над тобой нависает ощущение, что уже ты следующий.
Еще через несколько лет не стало Хелен, подруги детства. Самый, наверное, много знавший о ней человек. Поверенный всех ее тайн, поддержка в любой беде. Погибла. Глупо. Решила исполнить заветную мечту и прокатиться на мотоцикле. Всегда такая рассудительная, и тут – села за спину первому встречному. Красавчик, ничего не скажешь, но позер. Разогнаться до предельной скорости – как раз плюнуть. А с управлением не справился. Попали в воздушный поток от дальнобоя, и прямо под колеса, хрясь!.. Сам выжил, сукин сын, а подруги не стало.
Сильнейшим ударом стала смерть Джона, ее единственного сына. На поддержку Эрла, второго мужа, рассчитывать не приходилось: он винил себя, что не уберег, что сам толкнул своего сына заниматься экстримом – «ты что, не мужик, что ли?» Джон умирал у него на глазах, фактически, на руках. Они были в горах, ждали помощь, но у погоды были свои взгляды на этот счет. Когда вертолетная бригада скорой помощи смогла, наконец, до них добраться, Джон уже сутки как был мертв, а рядом с ним, подобно еще одному мертвецу, сидел бледный Эрл, абсолютно без эмоций, с запавшими глазами в пол-лица. С тех пор он почти не спал. Впадал в легкое забытье время от времени, но прежнего глубокого сна больше не знал. О чем он думал, сидя долгими вечерами с широко открытыми глазами, уставившись в одну точку, она не знала, а он не говорил. Хотя, она догадывалась, конечно. Кажется, одно то, во что превратился некогда жизнерадостный Эрл, и помогло ей самой не сойти с ума – когда рядом с тобой кто-то, кому еще хуже, невольно собираешься с силами, с духом и просто продолжаешь жить, ради него.
Долгие пять лет ничего не происходило. Жизнь тянулась одним и тем же монотонным фильмом: каждый день – новый кадр, и каждый новый – точная копия предыдущего. И ни малейшей попытки ничего изменить.
Потом вдруг, обозлившись, смерть будто решила выйти из завязки и напиться вхлам.
У младшей сестры нашли рак в последней стадии. Два месяца мучений, и ее уже нет.
В страшной автокатастрофе, унесшей жизни еще многих, погибли друзья семьи: Тед, Роуз и двое их почти совсем уже взрослых детей. Ехали все вместе на отдых на море. Не случилось.
А на следующий день после их похорон умер Эрл. Кажется, единственное, что ее еще держало, ради кого она вставала по утрам, к кому она ложилась в кровать каждый вечер.
Она даже не поняла, как это случилось. Просто тем утром он не проснулся.
Обычно каждое утро она целовала его в мясистый нос, а он тут же открывал глаза, будто не спал, а только этого и ждал. После смерти их сына он и правда не спал уже, но традиция оставалась традицией, и нарушать заведенный порядок никто не хотел. А в то утро он не открыл глаз после привычного поцелуя, а нос его оказался холоднее льда.
– Предатель! – кричала она и била кулаками его в грудь. – Даже не предупредил! Бросил, одну! Совсем одну!
Смерти еще двух подруг, последних в ее жизни родных людей, прошли почти незамеченными. Когда умирают самые близкие, на месте их остаются шрамы, выжженная земля, где ничего не растет долгие годы. А если годы уже близятся к концу, то ничего никогда уже не вырастет на этой земле. Никто не придет на место ушедшего близкого. Никто никогда не будет допущен занять это место.
Она окружила себя выжженной травой. Могильными плитами, из чьих эпитафий как будто складывалась вся ее жизнь.
– Без нас ты никто, - говорили они. – Без нас ты никто… Кто ты без нас?...